НОВОСТИ    ОБ АВТОРЕ    ТЕКСТЫ    ФОТО    ПРЕССА    ПАРАРЕАЛИЗМ

Главная / Пьесы / Садо. Донасьен - Альфонс - Франсуа Де Сад (Трагедия с переодеваниями в двух действиях)

Садо: Я запрещаю, чтобы мое тело, под каким бы то ни было предлогом, было вскрыто. Я настойчиво желаю, чтобы оно хранилось сорок восемь часов в той комнате, где я умру, помещенное в деревянный гроб, который не должны забивать гвоздями ранее сорока восьми часов. В этот промежуток времени пусть пошлют к господину Ленорману, торговцу в Версале, на бульваре Эгалитэ, и попросят его приехать самого вместе с телегой, взять мое тело и перевезти его в лес моего имения Мальмезон около Эпренова, где я хочу быть зарытым безо всяких торжеств в первой просеке, которая находится направо в этом лесу, если идти от старого замка по большой аллее, разделяющей этот лес.

Мою могилу в этой просеке выроет фермер Мальмезона под наблюдением господина Ленормана, который не покинет моего тела до тех пор, пока оно не будет зарыто в этой могиле, он может взять с собой тех из моих родных и друзей, которые пожелают запросто выразить мне это последнее доказательство внимания. Когда могилка будет зарыта, на ней должны быть посеяны желуди, так, чтобы, в конце концов, эта просека, покрытая кустарниками, осталась такою же, какою она была, и следы моей могилы совершенно исчезли бы под общей поверхностью почвы. Я льщу себя надеждой также, что и имя мое изгладится из памяти людей.






Петрович: Как же вы напугали меня, Порфирий Максимыч!

Садо: А, ты еще здесь, Петрович?


Садо: (Громко.) А, ты еще здесь, Петрович? Уже поздно. Зачем ты ждешь меня каждый раз? Неужели я сам не разгримируюсь?

Петрович: А кто же вас разгримирует, Порфирий Максимыч?


Петрович: Вы должны гордиться, Порфирий Максимыч, что у вас единственный на всем белом Свете мужчина - гример. Да еще какой гример!

А знаете, Порфирий Максимыч, вы были сегодня в ударе. Какой успех, какие овации! (Берется за парик Садо, намереваясь снять его.)

Садо: Подожди минутку, Петрович, дай мне посидеть так немного. И ты посиди пока, раз уж дождался.


Петрович: Нет, определенно вы были в ударе нынче. Какой успех! Какие овации!


Садо: Где же мне познать легкость погибающего человека, когда сам я такой тяжеловоз? (Своей фразой будит Петровича.)

Петрович: Мне пока посидеть, Порфирий Максимыч?

Садо: Что у него там, за выкрутасами, страдания? Страдания, конечно. Кому это взбрело в голову, что безумцы бесчувственны? Дескать, безумцы могут и зимой босиком ходить, будто бы им все одно. Может статься и ходили босыми, так это не от того, что им без разницы, а потому только, что обуви не было. Нищенствовали. И потом, кто это определил, что вот этот именно человек - безумец, а этот вот - нет ? Этот - безумец, а тот, напротив, умен? Все мы этакое вытворяем, фантазируя, обороти в земное - Содом и Гоморра, не иначе. Впрочем, нынче и так все потихоньку на землю спускается. Дожить бы, рассмотреть эти Содом и Гоморру во всей ядовитой красе, прикоснуться, в соляной столп не оборотившись. Жаль, сердце может не выдержать. Тяжеловоз, определенно. Тяжеловоз.

Петрович: Тяжело в учении, легко в бою.

Садо: Что?

Петрович: Тяжело в учении, легко в бою, говорю. Поражаюсь вам, Порфирий Максимыч. Вот уже и спектакль закончен, и утомились вы, и поздно, однако же сидите себе, репетируете. Неутомимый вы труженик, Порфирий Максимыч, хоть и гений. И не спорьте - гений! Я всю жизнь в театре нафталин кушаю, умею разбираться в людях.

Садо: Однако, где же я в нем- то легкость нашел? Он ведь тоже, пожалуй, тяжеловоз. Такую жизнь себе сконструировать - попотеть надобно. Руку твердую надобно иметь и верить. Да, да, верить. Какой-то шалопай обвинил его в безверии. Нет уж, ищите атеистов среди тех, кто бледные помыслы имеет, мелкие. А тут - страсть, и какая страсть! То, что у нас здесь, в театре, друг дружку за волосы таскают, да по углам тискаются - страстишки, и то сказать, Лопатьев в психушку загремел. А у Сада - страсть, настоящая страсть! Такое чувство только что с кровью отнимается.

Петрович: Да, уж попили кровушки этим летом. Откуда их столько развелось? Стрекоз потравили. Думаю, в этом причина. Вот они и празднуют. Да что же это, ни рта, ни глаз не открыть. Лезут прямо в нутро, окаянные. Если будущим летом та же картина повторится, продам участок ко всем чертям. В городе их вроде помене будет. Невозможно же, честное слово, Порфирий Максимыч.


Петрович: Ох, простите меня, старого дурака, Порфирий Максимыч. Разболтался, забыл, что вы репетируете.


Садо: (Громко.) А что, верно ли, что я играю маркиза убедительно? Вот как ты думаешь, похож я на него хоть чем-нибудь? Есть во мне что-нибудь этакое, дворянское?

Петрович: (Делаясь весьма серьезным.) Вы имеете в виду маркиза де Сада?

Садо: Ну да, ну да.

Петрович: Я, конечно, понимаю, что вы относитесь ко мне не всерьез. Я - человек маленький, но если не ирония говорит в вас сейчас, а настоящая заинтересованность во мнении простого работника театра, скажу. Скажу правду и ничего не утаю. Вот именно таким он и был.

Садо: (Смеется) Батюшки светы! Да откуда же тебе знать, каким он был?

Петрович: Если бы я был художником и мне надлежало бы выполнить портрет, придумывать бы я ничего не стал. Просто пригласил бы вас, Порфирий Максимыч. Усадил бы напротив, зажег бы свечи и - за работу.

Садо: А что, Петрович, давай зажжем свечи, как когда-то, помнишь? Как в молодые годы? Посидим при свечах.




Садовникова: Какой конфуз, Садо, какой конфуз! А я, наивная душа, думала, у вас здесь сеанс спиритизма. Конфуз, Садо, конфуз!

Садо: Когда же я обрету покой?! Наверное, только на том свете. Сколько вы можете преследовать меня, Варвара Ивановна?! Сколько раз я просил, чтобы вы стучали, когда входите в гримерку?

Садовникова: (Усаживаясь в кресло.) Ах, прости, Садо, но я действительно ничего не знала о твоих наклонностях. Я и предположить ничего подобного не могла. Ведь мы прожили без малого десять лет, и никакого намека. Да и Петрович бывал у нас.

Садо: Варвара Ивановна. Я прошу вас. Нет, я настаиваю, перестаньте молоть чепуху. И покиньте мою гримуборную. Неужели вам доставляет удовольствие мучить меня?!

Петрович: А-а, это Варвара Ивановна пришли! Здравствуйте, Варвара Ивановна, здравствуйте, голубчик. А мы с Порфирием Максимычем здесь репетируем.

Садовникова: Любопытно, из какой же это пьесы?

Петрович: Вот на старости лет актером становлюсь. И Порфирий Максимыч хвалит.

Садовникова: А меня последнее время не жалует. Стара, знать, стала для него.

Садо: Вы прекратите или нет? Что вам угодно?

Садовникова: Слушай, ты бы распорядился, чтобы в коридоре лампочки поставили. Лоб разбить можно.

Садо: Я уже третью неделю говорю об этом.

Садовникова: Раньше бы в десять минут сделали.

Садо: То - раньше. Так зачем ты пожаловала?

Садовникова: Что же я не могу без надобности заглянуть к своему мужу?

Садо: Бывшему мужу.

Садовникова: Хорошо, хорошо, бывшему мужу. Никто не собирается ущемлять твоей свободы. Нужен ты был кому-то, старый…

Садо: Что, что?!

Садовникова: Я говорю, старый закон, - Не ущемляй, да не ущемляем будешь, или что-то в этом роде.

Петрович: Старый конь борозды не испортит. Это вы верно подметили, Варвара Ивановна. И правду сказать, сколько же в пословицах мудрости содержится! Вот, например…

Садо: Нет, на самом деле, ты надолго?

Садовникова: Фу, какая невоспитанность. Слушай, Садо, а ведь раньше ты был галантным кавалером. Чтобы сидеть в присутствии дамы, не справиться о ее настроении, не сделать пару комплиментов?!

Садо: Хорошо, так зачем ты пожаловала?

Садовникова: Я ужасно замерзла. У меня в гримерке так сифонит из окна! Я совершенно продрогла. И, как назло, ни чаинки. Вчера засиделись допоздна, весь чай выпили. Денег нет, так бы я купила утром.

Садо: Сколько тебе нужно?

Садовникова: Да нет, денег я уже заняла. Я бы чаю попила.

Садо: Я отсыплю тебе. У меня, кажется, остался.

Садовникова: Я бы с удовольствием попила с тобою.

Садо: Ты же видишь, я теперь занят, мы репетируем.

Садовникова: А еще лучше водки. Слушай, Садо, нет у тебя водки?

Петрович: Да что же, неужели я не сбегаю? Нет уж, вы меня со счетов не сбрасывайте. Я еще на многое способен. Уж за водкой-то в состоянии сбегать.



Садо: (Громко.) Водки нет.

Садовникова: Ну, Садо, женщина озябла!

Петрович: Здесь коммерческий внизу.

Садо: Черт с вами. Все прахом. (Задувает свечи, достает кошелек.) Сколько она теперь стоит?



Садовникова: Живем, Петрович!






Садовникова: Ну вот мы и одни. (Пауза.) Немыслимая тишина для театра. (Пауза.) Мне кажется, что я и не слышала такой тишины никогда. (Пауза.) Ты уж прости, что я так ворвалась, нарушила твой покой. (Пауза.) Ты, наверное, не хотел, чтобы я приходила? (Пауза.) Ну что, уже один раз потерпеть не можешь? Все же мы не совсем чужие люди друг - другу.

Садо: Вот только об этом не надо, я очень прошу тебя.

Садовникова: Слушай, Садо, а ты помолодел. Какая-то энергия появилась. Свечение какое-то от тебя исходит. Что это с тобой? Неужели на тебя так подействовала эта роль? Тебе, наверное, сказали, что я ни разу не была на твоих спектаклях? Так ты не верь. Я сама пустила этот слух. Ты же знаешь, я - гордая. Я часто прихожу на эти твои спектакли. Ты неплохо играешь, Садо. Совсем неплохо.

Садо: Спасибо.

Садовникова: Ах, как сухо. С чего это ты так сухо отвечаешь? Раньше ты ценил мое мнение. И ты знаешь, что я редко хвалю. Чаще я ругаю. Я - строгий судья. И уж если я говорю, что это неплохо, значит, так оно и есть. И может быть чуточку лучше, чем я говорю.

Садо: Спасибо.

Садовникова: Конечно, конечно. Теперь тебя интересует мнение других женщин. Мне рассказывают. Мне все о тебе рассказывают. Только ты не думай, что я собираю о тебе сплетни. Ты знаешь, я никогда не собирала о тебе сплетен. Я плевала на них. Ты знаешь, я никогда не ревновала. В конце концов, обо мне тоже Бог знает, какую чушь несли. И по сей день. Как и десять, и двадцать лет назад. Это потому, что я не изменилась. Нет, я не набиваю себе цену. Но, согласись, я нисколько не хуже выгляжу, чем прежде. Я критически отношусь к себе, ты знаешь. Так что будем считать - я вполне объективна. Я хорошо выгляжу, Садо, как ты считаешь? (Пауза.) Ты помолодел, я уже сказала тебе об этом. А я? Как ты думаешь, хорошо я выгляжу?

Садо: Неплохо.

Садовникова: Да ладно, "неплохо". Идиот. Я все знаю. На старости лет пустился по бабам! Стыдно слушать, весь театр гудит как улей. Заслуженный артист Садовников таскается за юбками. Ты представляешь себе как мне неприятно? Мне отвратительно! Я затыкаю уши! Я закрываю глаза! Но я плачу. (Плачет.) Потому что мне жалко тебя прежнего. Ты же был… ты был… на тебя молились! Молодые актеры приходили смотреть твои репетиции. Тобой восторгались. Шепотом. Боялись потревожить чудо.

Садо: Ты разучилась говорить гадости, Варенька. Грубо. Очень грубо. Разучилась.

Садовникова: (После паузы.) Можно, я сяду тебе на колени? (Пауза.) Я сяду тебе на колени? (Пауза.) Так я сяду тебе на колени?



Садо: Зачем все это, Варвара? Все это уже было. Поезд ушел.

Садовникова: (Нежно обнимая Садо.) Какой поезд? Куда ушел? Ах, Стендаль, Стендаль, в какого ловеласа ты превратил бывшего моего мужа?! Слушай, Садо, неужели ты никогда не вспоминаешь меня? Не поверю. Ты так долго добивался моей любви.

Садо: Варя, пожалуйста, встань с меня, я устал.

Садовникова: (Вскакивая) Подонок! Я не поправилась ни на килограмм за эти годы!

Садо: Я уже оценил твое бессмертие.

Садовникова: Мою воздушность, негодяй! Ну, где там этот твой "партнер" ходит? Водки хочется. (Пауза.) Жестокий, холодный человек. Таким ты был всегда. А как ловко прикидывался? Варя, Варенька, Варюша. Цветочки, ленточки. Бумажными цветочки твои были. Покупал что подешевле, да?

Слушай, Садо, да ты, наверное, изменял мне налево и направо, да? Конечно, конечно изменял. Я вот теперь посмотрела твоего "де Сада" и у меня все вопросы отпали. Ловелас. Ты и был ловеласом. И Стендаль, бедный Стендаль со своей "Наукой" здесь ни при чем. Да и какая тут любовь к черту! То - то ты приставал ко мне без конца, - Давай, давай! Ну, давай! Вот я пришла! Что же ты?!


Садо: У тебя никого нет сейчас?

Садовникова: Дудки, никого! Есть. И даже много. И всегда были. И при тебе были. Я - любвеобильная женщина. Это - чтобы ты знал. А ты думал, на тебе одном Свет клином сошелся?


Садо: Все это - суета. И все это - сумятица. Терзания, терзания. Нас всех терзает извечно.

Нет, определенно, в России "де Сада" ставить нельзя. Здесь все с надрывом. Со свистом и кашлем. Плоть закрепощена и дыхание ее неуловимо. То страх, то безмерное счастье, то какая-нибудь безделица, наподобие безденежья или коммунальной квартиры. Безумство и в банальщине, в самом рациональном, разумненьком. Вот, говорят, грядущие поколения будут свободнее. Уж они - то насладятся жизнью. Черта с два! Воздух тяжел. Да и гены сильные. Где же ему, молодому человеку, сделаться легким, когда его и улыбаться-то не научили. Не видел он отродясь улыбки незнакомого человека. Они старичками рождаются. И болеют от этого всю жизнь.

Гармонии нет. Разлад. Все чего-то стесняются, от кого-то прячутся. Терпят, терпят, потом как вытворят что-нибудь этакое - и в клетку. Затем каются всю жизнь. В этом суть нашего особенного целомудрия.


Садо: Вот, взять тебя. Что ты льешь слезы, в чем причина твоих слез? Ты ведь пустяковую проблему решала годами. Строила интриги. Переходила вброд и сжигала дома.


Садо: ...откусывала головы и вылизывала пустоту. И всю жизнь была уверена в том, что это и есть истинная страсть. Ты выдумывала для себя головокружительные игры. Только бы не слышать своей плоти. Скажу тебе в утешение. Не думай, что я иначе провел жизнь. Я в точности такой же. Я так же несчастлив. И дело не в тебе или ком-то еще. Просто в России нельзя ставить пьесу с названием "Маркиз де Сад". Я, играя эту роль, совершаю великий грех.

Садовникова: (Совершенно обнажившись.) Садо!


Садо: Что вы хотели?


Вахтер: Простите, простите, ради Бога.

Садо: (Все еще не видя Садовникову.) Да что с вами? Что случилось?

Вахтер: (Заикаясь.) Там, внизу, Петрович… ну, гример ваш… он очень пьян и не в состоянии подняться к вам. Вы не могли бы помочь мне… он очень тяжелый… или я мог бы оставить его у себя…

Садо: Я сейчас спущусь.

Вахтер: Простите еще раз. (Спешно уходит.)






Садо: Позвольте, молодой человек, а где же Петрович?

Вахтер: Так вот же он, на скамейке. Разве вы не видите?

Садо: Вы спутали. Этот мужчина мне совсем не знаком.

Вахтер: Но он назвал себя Петровичем. Велел подняться, пригласить вас, сказался пьяным, будто бы не мог идти. Ничего не понимаю.

Зибров: (Поднимаясь со скамейки.) Простите меня. Простите, Порфирий Максимович и меня, и этого молодого человека. Я сейчас все объясню.

Вахтер: Да как же можно, вы бессовестно воспользовались тем, что я только неделю работаю в театре…

Зибров: Я все объясню. Прошу вас, Порфирий Максимович, выслушайте. Я вынужден был пойти на этот обман. Иначе я не смог бы найти возможность переговорить с вами. Попросите, чтобы этот молодой человек оставил нас. Я не отниму много времени. Поверьте, это очень важно для меня.

Вахтер: Нет уж, и мне объясните, как так можно? Нет, теперь я никуда не уйду! Теперь от вас ожидать всего что угодно можно.

Зибров: Поймите, это - очень интимное (В словах его искренность.)

Садо: (Вахтеру.) Ну что же, хорошо. Оставьте нас в таком случае.

Вахтер: (Почувствовав, что прощен, с нарастающим возмущением.) Нет, он пьяным еще прикинулся! Да ты знаешь?..

Садо: Ступайте, ступайте, молодой человек. Быть может ему это действительно важно.

Вахтер: Мне кажется, вы поступаете опрометчиво.

Садо: Ну уж решено.


Зибров: Слава Богу! Прошу вас, присаживайтесь, Порфирий Максимович. Тут совершенно сухая скамейка. Сухая и чистая. Я все проверил. Не бойтесь.


Садо: Ну, так слушаю вас.

Зибров: Погодите минутку. Мне нужно настроиться. Несколько месяцев готовился к этой нашей встрече, а теперь вот увидел вас, и все мысли куда - то улетучились. Сейчас соберусь… Ох, простите, я же не представился. Зибров Владимир Николаевич, врач психиатр. Точнее бывший врач психиатр. Теперь - просто Зибров. Уже не практикую, и род нынешних моих занятий определить трудно.

Садо: Садовников Порфирий Максимыч.

Зибров: Да знаю, знаю, как же мне не знать?

Садо: И в чем, собственно, дело?

Зибров: Так вот. Начну, пожалуй, с того, что я женат. И безумно влюблен в свою жену. Видите ли, я уже не молод, а жене моей, надо сказать, всего лишь двадцать один год. То есть я практически гожусь ей в отцы. Я думаю, вы сможете меня понять. Что такое двадцать один год для современной женщины? С одной стороны она приобретает, как бы выразиться поделикатнее, известный практический опыт. Но с другой стороны, уверяю вас, это - совершенный ребенок. Но поймите, я влюблен.

Садо: Об этом вы уже говорили. Это имеет отношение к делу?

Зибров: Да, да, безусловно. Прошу вас, не перебивайте меня. Я очень волнуюсь. Я постараюсь занять у вас как можно меньше времени, но если стану повторяться, все равно, не перебивайте. Иначе я собьюсь, упущу главное, и вы не поймете меня, а для меня это очень и очень важно.

Садо: (Со вздохом) Хорошо, продолжайте.

Зибров: Простите меня великодушно.

Садо: Условились. Продолжайте. Обещаю не перебивать.

Зибров: Видите ли, с самого начала наши отношения были очень сложными. Такая разница в возрасте! Разные взгляды на жизнь. Хотя я понимаю ее. Специфика моей профессии - понимать. Я могу объяснить любой поступок, принять любое мировоззрение. Любое или почти любое. Кстати, профессию я оставил тоже благодаря ей. Любовь, знаете ли, обладает и разрушительной силой. Впрочем, я забегаю вперед. Просто хочу покороче, а ничего не получается. Так вот, сначала я попытался проникнуть в ее внутренний мир. "Проникнуть"- не то слово. Я попытался как бы раствориться в ней. Целиком, без остатка. Я хотел взглянуть на предметы ее глазами. Я попытался принять ее образ жизни. Я гнал из себя любую фальшь. Я был убежден, стоит мне сфальшивить, хоть немного остаться собой, и все будет упущено. Я потеряю ее навсегда. Я полагал, что мне хватит пластичности для выполнения столь сложной задачи.

Я рассчитывал и на свою память. Мне казалось, что позже, когда все будет хорошо, и мы станем родными людьми, я вспомню о себе и смогу привнести в наш мир что-то от себя, мы станем как бы дополнять друг - друга.

Но этого не произошло. Словом, я потерял себя. Ушел, а назад уже не вернулся. Такое однажды произошло с великим Кандинским. Был такой психиатр. Это вообще часто случается с психиатрами. Сейчас перед вами не тот Зибров, что был, скажем, пять лет назад. Впрочем, вам, наверное, все это не интересно.

Садо: Я слушаю вас.

Зибров: Немаловажными могут оказаться некоторые детали. Вы - актер и, насколько я понимаю, язык деталей для вас информативнее сюжета. Да и рассказчик из меня скверный. Простите.


Зибров: Не хотите коньяку? Неплохой, доложу я вам, коньяк.

Садо: Нет, спасибо.

Зибров: Великодушно простите еще раз. (Закуривает.) Итак, я продолжаю. Ее тело покрыто таким золотистым пушком. Это - при утреннем свете. Днем этого пушка практически не видно. Все, буквально все меняется в ней в течение суток. Утром и вечером - это два разных человека. Утрами она находится будто в оцепенении. Она может не разговаривать часами. Сидеть у окна и повторять пальцем рисунок деревьев. К вечеру она оживает, приходит в движение, однако действия ее могут быть совершенно бессмысленными. Предположим, она может менять местами мои книги, любовно, даже с какой - то страстью, поглаживая их поверхность. При этом она прислушивается к чему - то. Нет, не подумайте, что это - ритуал бредового больного. Это не так, и, потом, подобные вещи случаются не каждый день. Она может быть самой обыкновенной, даже не интересной. Так что это - не сумасшествие, уж вы поверьте моему опыту. Она плохо спит. Ночью у нее лицо бодрствующего человека. Кажется, она только закрыла глаза, но стоит задать ей вопрос или коснуться ее, она тотчас откроет их. Я часто наблюдаю за ней ночами.

Нет, не то, это не столь важно для вас. Так я никогда не подступлюсь к самому главному, только отниму у вас время. Простите. (Делает еще глоток коньяка.) Так вот, самое главное, что прежде она была другой. Живее. Понятнее. Терпимее ко мне. Я не касаюсь качества нашей любви, но это от того, что не могу рассудочно думать об этом.

Все изменилось с тех пор как она побывала на вашем спектакле "Маркиз де Сад". Нынче она не пропускает ни одного спектакля. Сперва я сопровождал ее, силясь понять, что же происходит, но затем отказался от тщетных попыток. Я сдался. Я оказался бессильным.

Садо: Быть может ей нравится пьеса и все?

Зибров: Нет. То - другое. (Переходит на полушепот.) После того первого посещения мы потеряли близость. Мы не стали жить, как живут мужчина с женщиной.

Садо: Вы простите меня, Владимир…

Зибров: Николаевич.

Садо: Вы простите меня, Владимир Николаевич, но в подробности вашей интимной жизни посвящать совсем чужого человека, это как-то…

Зибров: В том-то и дело, что вы уже не чужой человек нам. Вы, как бы это лучше выразиться, вы, в какой-то степени, уже член нашей семьи.

Садо: Час от часу не легче.

Зибров: Не торопитесь, не торопитесь. Я бы не обратился к вам никогда. Я бы и не заговорил с вами. Я жил и без этого. Однако она настаивала. Она настаивает. Смилуйтесь, Порфирий Максимович, ведь я могу потерять ее совсем. Я отдал ей всю свою жизнь. Хотите, я встану на колени?!

Садо: Постойте, Владимир Николаевич…

Зибров: Я в отчаянии!

Садо: Простите, Владимир Николаевич, в чем же суть вашей просьбы? Чем я могу помочь? Что она хочет от вас? От меня?

Зибров: Она хочет, чтобы вы стали ее учителем.

Садо: Я не понимаю вас.

Зибров: Она хочет, чтобы вы беседовали с ней, говорили.

Садо: О чем?

Зибров: Порфирий Максимович, вам лучше знать как построить беседу.

Садо: Откуда же мне знать? Ваша просьба кажется мне странной.

Зибров: Да вы не беспокойтесь, я не стану докучать вам своим присутствием. Я буду исчезать из жизни на время ваших бесед. Только не откажите.

Садо: Не в этом дело. Да я и не представляю себе, о чем идет речь.

Зибров: Речь идет об элементарном внимании. Я прошу уделить ей немного внимания. Я понимаю, что вы занятой человек. Но когда она узнает, что вы отказали, она окончательно разочаруется во мне. Это - крах! Будьте так любезны, не откажите. Если хотите, я встану…

Садо: Прекратите! Сейчас же прекратите!


Садо: Ну хорошо, хорошо. Я встречусь с ней.

Зибров: (Утирая слезы.) Когда? Когда вам будет угодно?


Садовникова: Да хоть теперь же. Нам все одно, ночь коротать. Поздно по домам, правда, Порфирий Максимович?


Зибров: Спасибо! Спасибо! Вы спасли меня!

Садовникова: Да чего там, ведите вашу девушку.

Зибров: (На ходу) Ее звать Валерия. Запомните, Валерия. Я тотчас приведу ее.




Садовникова: (Нежно.) Сделай одолжение, Лешенька, спой еще. (Нежно.) Сделай одолжение, Лешенька, спой еще. (Капризно.) Сделай одолжение, Лешенька, спой еще. (Властно.) Сделай одолжение, Лешенька, спой еще.

Вахтер: Я же говорил вам, Варвара Ивановна, нет у меня голоса. Ни голоса, ни слуха.

Садовникова: Пой.

Вахтер: Да нет же. Будь у меня голос, я бы спел. Я для вас все что угодно сделал бы, вы же знаете. А этак - нехорошо.

Садовникова: Глупый, стала бы я тебя просить, когда у тебя был бы слух. Что за интерес? Тем ты и хорош, что слуха нет, а поешь, когда мне хочется.

Вахтер: Вы смеетесь надо мной?

Садовникова: Не смеюсь, Лешенька, не смеюсь.

Вахтер: Как же вас понять в таком случае? Ведь удовольствия от такого пения не может быть никакого.

Садовникова: Жизнь, Алеша, состоит не только из удовольствий. Случаются и неприятные моменты. Вот, скажем, когда что-нибудь не хочется, а делать надо, коли велят.

Вахтер: Вы этак воспитываете меня?

Садовникова: Ну что ты, это не воспитание, это только первые шаги к воспитанию. Мне из тебя человека сделать хочется, настоящего кавалера. Труд, конечно, великий. Уж больно ты неотесан. Однако нравишься ты мне чем - то, и сил я не пожалею. Поверь, толк все одно будет. И голос появится, и слух. Будешь петь, Лешенька, еще как будешь.

Вахтер: Когда бы этому научить можно было? Талант нужен.

Садовникова: Дурак ты, братец, что это за глупости такие, талант? Соображение иметь нужно, а не талант. С талантом ты что? Сопьешься раньше или позже и сдохнешь в канаве. Мало кто вспомнит. С умом - далеко пойдешь. Научу я тебя, Лешенька, уму - разуму научу. Ты только слушайся. Умей, глаза закрыв, следовать за мной. Не бойся ничего. Не стыдись ничего. Даже когда и противно. Даже когда кажется, закрыл бы глаза и бежал прочь. Все одно - слушайся. Глупостям тебя не научу. Да ты уж и выучился им сполна. Хорошие у тебя учителя были, нечего сказать. И настанет, Лешенька, день, когда ты вдруг поймаешь себя на мысли, - желания-то исполняются! И задохнешься от счастья. Хочется тебе такого?

Вахтер: Кому же не хочется.

Садовникова: Ну так что, пойдешь ко мне на выучку?

Вахтер: Вы же знаете, я для вас все что пожелаете…

Садовникова: Так ли?

Вахтер: Я усомнился только в том, доставит ли вам мое пение удовольствие.

Садовникова: Доставит, пой.

Вахтер: Что же петь-то?

Садовникова: Хотя нет, погоди, не пой. Сделай вот что. (Протягивает букет.) Сожги-ка цветы.

Вахтер: Разве вам не понравился мой букет?

Садовникова: А вот вопросы задавать будешь, когда наукой овладеешь. У тебя есть спички?

Вахтер: Спички есть.

Садовникова: Ну так и сожги, раз я тебя прошу.


Садовникова: Как прелестно. Тебе не нравится, когда горят сухие цветы?

Вахтер: Признаться, я не думал об этом.

Садовникова: Ах вот как? Ты не думал об этом?

Вахтер: Нет, не задумывался.


Вахтер: За что, Варвара Ивановна?

Садовникова: Мы же договорились, что ты не будешь задавать вопросов. Скажи, Алеша, а мог бы ты вот так же сжечь мое платье, когда я попросила бы тебя?

Вахтер: (После длительной паузы, не отрывая глаз от догорающего букета.) Мне, конечно, трудно разобраться во всем этом, я человек неискушенный в тонкостях педагогики.

Садовникова: Так что, смог бы?

Вахтер: Я не знаю.

Садовникова: Ну раз ты уж такого не знаешь, тогда подойди ко мне.


Садовникова: Вот, возьми булавку и уколи мне палец до крови.

Вахтер: (В ужасе машет руками) Что вы, что вы, я не смогу. Этого я определенно не смогу.

Садовникова: Сможешь, еще как сможешь. Делай, что тебе говорят!

Вахтер: Я не смогу причинить вам боль.

Садовникова: Нет, зря я связалась с тобой. Ступай вон и больше никогда не являйся мне на глаза!

Вахтер: Я не могу причинить вам боль. Я не хочу терять вас, но и боль причинить…

Садовникова: Так ты уходишь или выполняешь мою просьбу?

Вахтер: Но согласитесь, ваши уроки необычны, я уже сжег цветы, теперь - уколоть палец.

Садовникова: Ну же!

Вахтер: Но согласитесь, это как-то…


Валет Пик: Уже за полночь. Ты кричишь.

Валет Треф: Страшно кричишь, барыня, дороги не будет.

Садовникова: Будет дорога, будет. На кровушке и дороге не быть? Смеешься?

Валет Пик: Все одно, кричать не следует, за полночь уже.

Садовникова: Он мне палец уколол и цветы сжег.

Валет Треф: А то ты не рада? Сама, поди, просила?

Валет Пик: Просила, не просила, кричать нечего. За полночь уже.

Садовникова: Что заладил, бестолочь, карета готова?

Валет Треф: Готова, барыня.

Садовникова: Огня много будет?

Валет Пик: Много огня, не сомневайся.

Садовникова: А голодных много ли?

Валет Треф: Голодных много, надолго хватит.

Садовникова: Да уж я слабеть стала.

Валет Треф: Не рассказывай сказок, барыня. Когда это ты ослабла?

Садовникова: Крови много потеряла.

Валет Треф: Ну так что, наказать дурака?

Садовникова: Еще чего! Ступайте.


Садовникова: Ночь строго бережет свои причуды.




Вахтер: Вы уж простите, Варвара Ивановна, за беспокойство, у вас что-то горелым пахнет. Все ли в порядке?

Садовникова: Все в порядке. Я письма ненужные жгла. Входите, Алеша, я так рада вас видеть.


Вахтер: Да будет вам фарс разыгрывать. С чего бы это вы вдруг взялись письма жечь? И что это за письма? Гадали вы, Варвара Ивановна, не иначе. Всегда у вас, артистов, чепуха мистическая в голове. Гадали. Признайтесь, Варвара Ивановна. И время самое для гадания, за полночь уже.

Садовникова: Ну что же такого, если и гадала?

Вахтер: Не спится?

Садовникова: Я - полуночница, Алеша. Я люблю ночь. Беседы ночные. Особенное время. По ночам, мне кажется, занимаются судьбы. Грешно заспать их свечение.

Вахтер: Да вы - поэт.

Садовникова: Увы, Алешенька, стихи у меня никогда не получались.

Вахтер: Пробовали писать?

Садовникова: Да. И раньше, и теперь. Но, не дано. Люблю хорошие стихи. А вы разве не любите?

Вахтер: Нет, Варвара Ивановна, все больше жизнью увлекаюсь.

Садовникова: А мне кажется, вы - поэтическая натура.

Вахтер: Это ошибка.

Садовникова: А что это у вас в руках?

Вахтер: А, это? Сухие цветы. Кто - то подбросил на вахту. Нужно выбросить. Хотите, вам подарю?

Садовникова: Как нехорошо. Готовите даме в подарок цветы, а преподнести как следует не умеете.

Вахтер: Ну что же, пожалуй пойду. Время позднее уже. Пожара не наблюдается.

Садовникова: Что за тон, Алешенька? Я соскучилась ужасно. Иди ко мне.

Вахтер: Нет, нет, Варвара Ивановна, мне рано вставать. Столько дел с утра.

Садовникова: Что же это за дела такие важные, чтобы не побыть со мною хоть полчаса? Я ждала тебя. Посиди. Поговорим.

Вахтер: Да что за интерес? Мы с вами уже столько бесед провели, Варвара Ивановна, что я их, верно, наизусть выучил.

Садовникова: Тебе скучно со мной?

Вахтер: Признаться, есть немного.

Садовникова: А почему ты молчал все время? Разве я не актриса? Разве не могу быть другой?

Вахтер: Подобное не объясняют. Это - глупо.

Садовникова: Ты - мужчина. Ты должен повелевать. Я умею и хочу быть послушной.

Вахтер: Ах, так? Ну что же, вот вам, сожгите. (Протягивает букет.)

Садовникова: Такой прекрасный букет? Ты… вы хотели подарить его мне. Не скрывайте, ведь для этого вы принесли его сюда?

Вахтер: А раз так, о каком послушании может идти речь?

Садовникова: Неужели это может доставить вам удовольствие?

Вахтер: Не мешайте карты, Варвара Ивановна, вы сами предложили мне повелевать. Значит не мне, а вам это должно доставить удовольствие. Ну, так что? Вы собираетесь разводить жертвенный костер? У меня на самом деле мало времени.

Садовникова: (Покорно, с нотками трагедии в голосе.) У вас есть спички? Мои кончились.


Садовникова: За что, Алеша?

Вахтер: Этак вы могли бы сжечь и меня, если бы вам приказали?

Садовникова: (Плачет) Вы, только вы можете мне приказать, Алеша.

Вахтер: Фарс, все - фарс.

Садовникова: Какая жестокость! Вы не смеете так говорить любящей женщине. Женщине, которая всецело принадлежит вам.

Вахтер: Держите себя в руках. Кажется, вы начинаете бредить. Возьмите булавку и уколите себя, вот мой вам совет. Прощайте. Оставайтесь со своими ночными причудами. (Уходит).

Садовникова: (Тотчас прекращает плакать.) Да где же этот чертов Петрович? КАРТИНА ВОСЬМАЯ Во дворе театра. На скамейке - Садовников в костюме маркиза де Сада.

НОВОСТИ   ОБ АВТОРЕ   ТЕКСТЫ   ФОТО   ПРЕССА   ПАРАРЕАЛИЗМ      English version  /  Русская версия